но проблемы перевода – отдельная широкая область, а сегодня я хочу сконцентрироваться на двух других областях вашей деятельности: Александр Эбаноидзе как писатель и как редактор. Это особенно интересно, так как вам выпало работать в очень сложный исторический и политический период: крах СССР и формирование новых государств. На смену советской литературе пришла постсоветская, на смену популяризации межнациональных связей – межнациональные распри. Вы тот человек, который оказался, скажем так, в точке пересечения – сначала культур (грузинской и русской), в силу разных личных обстоятельств, а затем – в точке пересечения эпох (советской и постсоветской). Интересно узнать, как человек, сформировавшийся и ставший успешным в советский период, к тому же не на своей этнической родине, а в центре советской «империи», жил и работал тогда? Как он адаптировался к новым временам? И как он, взяв на себя руководство редакцией одного из самых популярных и значимых советских журналов, видит судьбу этого журнала уже в постсоветские времена? Начну с вашего литературного творчества. Вы прославились как русский писатель грузинского происхождения, и писали вы, находясь в России. Расскажите, как менялись ваши приоритеты в обращении к грузинской теме, начиная с первого романа советских времен, получившего широкую известность не только в СССР, «Два месяца в деревне, или Брак по-имеретински» и продолжая первым романом постсоветских времен – «Ныне отпущаеши»? Ведь, как мне кажется, они антиподы по цели и по общей тональности содержания.
Александр Эбаноидзе: В одной из своих книг я объединил под обложкой романы «Брак по-имеретински» и «Ныне отпущаеши…»; через некоторое время издал в том же составе книгу на грузинском. Для меня их объединение принципиально. Романы разделены двадцатью пятью годами, за которые в Грузии произошли кардинальные изменения. Визуально перемены отображены в оформлении грузинского издания – большой формат книги предоставил такую возможность: светлая сторона обложки воспроизводит идиллическую картинку, красивый имеретинский дом-ода, куст зреющей ежевики, тоненькая девчонка в белом ситце… На темной стороне обложки приметы Тбилиси – телевышка на Мтацминде, храм Метехи с Горгасалом, а на переднем плане тело убитого мужчины, распластанное на булыжниках развороченной мостовой. Аннотация также подчеркивает контрастность романов: «Юмор сменился сарказмом, простота патриархального уклада – абсурдом националистической вакханалии, лирическое волнение – скептическим раздумьем». Судя по откликам, «двойной портрет» сработал; вот что я прочитал в одной из рецензий: «Мы узнали Грузию грез, сладостную, как пир, и Грузию горя, горькую, как похмелье». Собственно, ради обоюдного усиления я и свел воедино романы, разделенные четвертью столетия.
Чтобы сформулировать, что двигало мной в процессе работы над «Браком по-имеретински», я сошлюсь на слова мудрого Фазиля Искандера, сказанные в телепередаче «Книжная лавка»: «Пружина, которая держит рассказанную историю, – это любовь: любовь к родной земле, к людям, живущим на ней, к обычаям и традициям».
С годами убедился в правоте слов Фазиля: любовь, соединенная с энергией молодости, помогла создать книгу, полную народного оптимизма.
Е. Ч.: Постепенное увеличение количества общественных коллизий не было ли реакцией на романтически-прекрасную историю жизни и приключений героя в грузинском селе, описанную в первом романе? Не захотелось ли показать и другую жизнь в Грузии?
А. Э.: При написании «Ныне отпущаеши» я не меньше любил Родину, но общественные катаклизмы разрушили былую гармонию, показали оборотную сторону многих явлений и качеств. В моей прозе (а между «Браком…» и «Ныне отпущаеши» были еще и «…Где отчий дом», и «Вниз и вверх») все отчетливей проступал элемент политизированности, т. е. «главная мысль» не выявлялась через самодвижение материала, а как бы навязывалась рождающемуся сочинению. Безыдейный «Брак…» походя отобразил и социальную тематику, и даже классовую борьбу на селе. Но меня подхватил общественный водоворот 1980-х, я даже ударился в публицистику – опубликовал два десятка статей. Словом, удержаться над схваткой не удалось… Или во времена счастливого «Брака…» никакой схватки не было?
Отмечу еще одну особенность моих писаний: в них мало Тбилиси; хоть я там родился и люблю этот город, эмоционально меня наполняет Имеретия, дом на горе, куда мечтаю вернуться на склоне лет.
Е. Ч.: Выходит, несмотря на годы жизни вдали от Грузии, ваши чувства и связь с ней сублимируются в текст? А дистанция, какую роль играет она?
А. Э.: Я давно живу далеко от родины, но крепко связан с ней и остро переживаю все, что там происходит. Дистанция в моем случае дает двойной эффект: вроде бы все видно спокойнее и объективнее, но не хватает конкретной вовлеченности в происходящее, осязаемой информации, необходимой беллетристу. В советские времена я месяцами жил в Грузии, а сейчас бываю там от случая к случаю. Я физически осязал, как грузинский материал последнего, трагического периода истаивал у меня в руках, и благодарен Отару Чиладзе за его «Годори», который позволил мне прикоснуться и обжечься.
Мой пятый по счету роман, «Предчувствие октября», совершенно русский, одно время я даже собирался «запсевдонимить» его – для большей органичности подписать русской фамилией.
Е. Ч.: Скажите, а вы никогда не задумывались о понятии «гибридности» и нахождении в межкультурном пространстве по отношению к себе? Например, современная наука наполнена примерами успешных ученых и писателей, выходцев из арабских или индийских стран, которые сделали прекрасную карьеру в США или Великобритании. Как и кем вы ощущаете себя в Москве?
А. Э.: Это хороший вопрос. Помню, в одном интервью тбилисской газете я сам задался вопросом: «Интересно, как себя чувствует индус в Лондоне?» В советские годы такое не могло прийти в голову, все было слишком органично, я всюду был дома. Теперь же происходит нечто противоположное: помню, как мне было тягостно поселиться в гостинице неподалеку от дома, в котором я вырос.
В России, в Москве я не чувствовал себя искусственно вдвинутым в русскую среду, тем более в русскую литературу. Я был выпестован ею: в студенческие годы мне приснился Лев Толстой – старик спал на кушетке, на балконе нашего деревенского дома.
Думаю, известную роль в «натурализации грузина» сыграло и то, что мой дебют в Москве прошел на редкость успешно. За считаные годы «Брак…» был переведен на пятнадцать языков, неоднократно экранизирован, инсценирован для театра и на радио; московскую шестисерийную радиоинсценировку озвучивали звезды московских театров; по роману был создан даже мюзикл, музыку которого написал замечательный композитор Георгий Цабадзе. К тому же в 1970-х годах Грузия еще оставалась в общественном сознании несколько привилегированной республикой, а место Грузии в русской культуре всегда было особенное.
Е. Ч.: Я читала у Андрея Битова об особой атмосфере, царившей в Литинституте, связанной с дружбой с Грантом Матевосяном, Резо Габриадзе и всеми другими представителями блестящей плеяды шестидесятников. Например, когда я разговаривала с Эльдаром Шенгелая, он мне сказал: «у нас была дружба профессионалов». По вашему мнению, какая там была атмосфера? Это была дружба профессионалов? Не было ли межнационального напряжения?
А. Э.: Абсолютно нет! Наверное, у кого-то была и дружба профессионалов, т. е. людей, поддерживающих друг друга в работе, но прежде всего – была дружба людей. Скажу больше – мы любовались национальной особенностью другого, каждый как бы даже слегка педалировал свою этническую особость: латыш Скуениекс, аварец Адалло, украинец Мовчан, эстонец Траат, таджик Зульфикаров, казах Сулейменов, русский Белов, азербайджанец Айлисли… Были и общие увлечения. Так, через меня мои однокурсники полюбили тбилисское «Динамо», уникальную футбольную команду шестидесятых. Тбилисские друзья попросили меня купить абонементы в Лужники ради единственного матча с испанцами, который по какой-то причине сорвался. У меня на руках осталось шесть абонементов. Сплоченной ватагой мы шагали за могучим Шота Нишнианидзе, разрезавшим для нас стотысячную толпу на подступах к главной арене. Нет, мы любили друг друга, и любили Месхи, Стрельцова, Лобановского!.. [110]
Е. Ч.: Как вы считаете, что стояло за писателями, которые писали не на родном языке, а по-русски? Что ими двигало?
А. Э.: У меня есть статья на эту тему, вернее, публикация доклада, сделанного в фонде
